Пешеходные экскурсии
по Москве с Татьяной

Гретхен или королева Марго?

        « — Вы были женаты?

        — «Ну да, вот же я и щелкаю... На этой... Вареньке, Манечке... нет, Вареньке... еще платье полосатое... музей... впрочем, я не помню.»

        Варенька, Манечка... Получается, что Мастер сбивается со счета? И уж поскольку одним из главных ориентиров в его памяти является полосатое платье, можно предположить, что Булгаков не слишком высоко ценит «романтичность» как своего героя, так и Маргариты, о чем сообщает читателю без какой-либо зашифровки.

        Из одного исследования в другое кочует мнение о Маргарите как ангеле-хранителе Мастера, прекрасном и обобщенном поэтическом образе женщины, которая любит. Предвижу возражения читателей, но мне представляется, что содержание романа противоречит этому утверждению.

        ...Эпиграф к роману из «Фауста» Гете как бы намекает на некую аналогию образа главной героини с Гретхен, на чем заостряется внимание в ряде исследований. Мне же кажется, что многочисленные штрихи, которыми характеризует свою героиню Булгаков, полностью развеивают лирический флер вокруг этого образа.

        Уже с первых строк, посвященных героине, Булгаков решительно противопоставляет ее образ представлению о Гретхен: «Что нужно было этой женщине, в глазах которой всегда горел какой-то непонятный огонек, что нужно было этой косящей на один глаз ведьме..? Не знаю. Мне неизвестно. Очевидно, она говорила правду, ей нужен был он, мастер, а вовсе не готический особняк, и не отдельный сад, и не деньги. Она любила его, она говорила правду».

        Итак, «временное ведьмино косоглазие» вовсе не временное: оно появилось еще до ее первой встречи с Азазелло и даже с Мастером, и роль ведьмы эта женщина приняла на себя до наступления описываемых в романе событий.

        Помните, на балу у Воланда к Маргарите обращаются как к «черной королеве Марго». И Булгаков, настойчиво повторяя о сходстве и даже о полной идентичности героини с эгоистичной в любви «вамп-женщиной», снимает последние остатки романтики вокруг этого персонажа. Ведь она была на балу в удивительно подошедшей ей роли хозяйки бала злых сил, которую они узнавали и приветствовали как свою, черную королеву.

        Полное совмещение Маргариты с духом не слишком целомудренной французской королевы Марго (такой во всяком случае, какой представляется она по роману Дюма) и пра-пра-пра-правнучкой которой, по утверждению Воланда, она является, произошло при натирании кремом, полученным от Азазелло. Фактически это — крем вампира Геллы, и источает он тот же болотный запах.

        В известных мне исследованиях вопрос о параллели между Геллой и королевой Марго не рассматривался; более того, такая параллель приводится с подругой Фауста, тоже казненной на плахе. При этом в качестве аргумента также принимается шрам на шее Геллы.

        Мне кажется, ясность вносит сам Булгаков эпизодом в импровизированном магазине во время сеанса магии в Варьете, где Гелла совершенно свободно и естественно переходит вдруг на французский язык. Любопытно, что в сохранившемся архиве писателя, в подборке материалов для романа имеется описание королевы Марго.

        Важно не упустить такой момент: еще до бала Маргарита четко сознавала свою идентичность с любвеобильной французской королевой:

        - Пошел ты к чертовой матери. Какая я тебе Клодина? Ты смотри, с кем разговариваешь, — и, подумав мгновение, она прибавила к этой речи длинное непечатное ругательство...

        - Ой!.. Простите великодушно, светлая королева Марго! Я обознался...

        - Ты бы брюки надел, сукин сын, — сказала, смягчаясь, Маргарита.

        Это — единственное в романе место, где Маргариту называют «светлой королевой», тем самым определением, которое стало чуть ли не опознавательным знаком возвышенности героини. Но может ли вообще идти речь о возвышенном, если такое обращение к Маргарите исходит от связанного с нечистой силой пьяного «сукиного сына», который к тому же, извините, без брюк? И какова действительная цена «возвышенности», если героиня, «смягчаясь», снисходит до почти ласкового (по сравнению с длинным непечатным ругательством) обращения «сукин сын»?..

        Возникает вопрос: так ли уж созидательна была в судьбе Мастера роль его подруги, по крайней мере, на последнем этапе его жизни? Ведь это она нарекла его Мастером, сшила ту самую шапочку... Это она нашептала ему «самое соблазнительное», что было поначалу отвергнуто как Воландом, так и самим Мастером... Это она, замкнув его помыслы на себе, обрекла его на прозябание, на покой.

        Уместно вспомнить, что Воланд «сквозь зубы» прокомментировал отказ Маргариты выполнить просьбу Мастера и оставить его одного. Сам Мастер не мог не понимать подлинную цену самопожертвования своего «ангела-хранителя»...

        Оценка поведения Маргариты дается Булгаковым через иронию, присутствующую в тех самых пассажах, которые охотно привлекаются в различных исследованиях для подтверждения «возвышенной» любви Маргариты. Стоит и здесь процитировать эти места. Например, то, в котором образ Маргариты впервые вводится в повествование: «За мной читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!» Лирика? А мне слышится ирония.

        Она чувствуется и в наигранной патетике, и в подборе лексики, в невероятном нагромождении эпитетов «настоящей, верной, вечной» любви. Характерно, что выделенные в этом отрывке слова были продиктованы уже безнадежно больным писателем в январе 1940 года и внесены в текст его женой — Еленой Сергеевной Булгаковой. Вряд ли можно усомниться в том, что эта последняя доработка производилась целью придания тексту более подчеркнутой ироничности.

        Описывая от лица «правдивого повествователя, но постороннего человека» чувства Маргариты перед арестом Мастера, Булгаков своей иронией подтверждает уже возникшие у читателя сомнения: «Маргарита, когда пришла на другой день в домик Мастера, по счастью, не успев переговорить с мужем,... узнала, что мастера уже нет». Здесь слова «по счастью» никак не вяжутся с понятием о преданности и беззаветной любви.

        «Она сделала все, чтобы разузнать что-нибудь о нем, и, конечно, не разузнала ровно ничего... вернулась в особняк и зажила на прежнем месте».

        Почему «конечно»? Разве любящие женщины так вот просто сдаются в начале испытаний и возвращаются в особняки жить-поживать?! Жесткая ирония просматривается и в таких словах «правдивого повествователя»: «Что изменилось бы, если бы она в ту ночь осталась у Мастера? Разве она спасла бы его? Смешно! — воскликнули бы мы, но мы этого не сделаем перед доведенной до отчаяния женщиной».

Карта сайта

Вопросы экскурсантов

От великого до смешного

Летопись новостей

Москва недоступная

Обмен ссылками